Апрель 1125 года, окрестность Каира.
Эта весна выдалась слишком дождливой. Шел 1125 год, второй при правлении Кийа Бузург-Умида, и третий с тех пор, как я пополнил ряды фатимидской армии. Халифат разрастался, подобно грозовым облакам в низовьях Нила. Мы прошли его вброд, примерно неделю назад, может, немногим более, – не помню точно, так как дни слились в одно серое месиво из грязи под ногами, смрада немытых тел под легкими латниками и криков раненых воинов, повозки с которыми непрестанно катились поодаль от конницы.
Местами подсохшая пыль, красного цвета, будто в позабытых Единым Богом землях, с готовностью поднималась из-под копыт, заставляя натягивать давно нестираную повязку выше на нос. Легче не становилось, дыхание учащалось, но я продолжал так поступать при каждом новом коннике, вышагивающем слишком близко к пешим рядам, в которых я находился. – «Никогда не любил лошадей, как впрочем и людей, – воспаленные глаза, густо подведенные сурьмой, прошлись по ближайшим товарищам, плетущимся со мной в одном ряду. – Сброд. Мясо, которое ведут на убой, во славу Халифа. Господин будет доволен увидеть, как города неверных пылают, нам же хватит и куска хлеба, лишь бы не подохнуть с голоду, как те, кто предпочел остаться на руинах городов, вспахивая давно исчерпавшие себя земли».
За моей же спиной не было ничего – ни дома, ни семьи. Держаться не за что, бояться тоже, ведь даже смерть обещала лишь лучшее существование; и некого оплакивать, кроме собственных ног, стертых от бесконечных переходов и, пожалуй, шкуры, нещадно искусанной приставучими мошками.
Впереди несколько дней, которые я надеялся пережить, если не в зените славы, то хотя бы не растеряв достоинства, наподобие тех соратников по оружию, что сейчас плелись за двумя закрытыми на манер деревянной клети повозками, отпуская срамные шутки, в попытке схватить пленных девушек за бесстыдно оголенные ноги и кисти.
Одна из будущих рабынь что-то выкрикнула, пытаясь дать отпор знакомому мне пешему воину. Тот тут же взревел, взбешенный ее неповиновением:
– Неверная, сука!
Мужская рука прорезала воздух. Хлесткий удар по девичьей скуле захотелось вернуть его дарителю. Юсуф потирал ладонь, с ненавистью буравя несчастную, единственную, кто рискнул огрызнуться.
Подобные картины были слишком знакомы на протяжении всех лет моей службы. Всегда страдают побежденные, либо же те, кто оказался просто неугодным. Однако участь тех, кто показался слишком желанным, тоже не могла считаться за благо. Как правило, они страдали даже больше. Бесконечные походы, вдали от своих жен и горячность боя воспаляли кровь, подначивая на насилие и греховные мысли, практически каждого, кто хоть раз прочувствовал кровь на своем клинке.
Юсуф занес руку для повторного удара. Тонкий девичий стан, укрытый теми оборванными тряпками, что остались от ее прежнего наряда, сжался в углу. Но стоило будущей рабыни поднять лицо, одаривая своего врага прямым, непобежденным взглядом, я узрел два черных колодца ее глаз. – «Такие умирают стоя, ведь не могут жить, склонив голову».
Влекомый необъяснимым порывом, я вышел из своего ряда, – порядок в отряде и так был весьма условным. Уставшие после перехода Нила люди еле переставляли ноги, кляня мокрые сапоги и вездесущих пиявок.
– Постой. – Перехватив руку соратника, я посмотрел на девушку, заметившую меня и, наверное, успевшую испугаться еще сильнее. Черные омуты расширились, словно желая поглотить обидчиков своей болью. – Юсуф, тахорат1 скоро, не марай руки об неверных, – как можно более отстраненно напомнил я, надеясь, что священное омовение перед положенной два раза в день молитвой покажется ему достойным поводом, чтобы не усугублять свою жестокость.
– Фаиз… – верхняя губа Юсуфа приподнялась в подобии оскала пустынной гиены. Мы никогда не были друзьями, как, впрочем, и врагами, но в это мгновение между нами разлилось напряжение, которое он даже не пытался скрыть. – Пытаешься спасти неверную шавку? У самого ни женщины, ни дома, так решил, что и остальные готовы жить подобно тебе?
Собравшиеся вокруг повозки одобрительно загоготали, поддерживая своего знакомца.
Шаг армии халифата неспешен, но не настолько, чтобы я не замечал приближающихся крон небольшой рощицы. Времени перед вечерней молитвой оставалось все меньше, а значит и вариантов, что никого из пленных девушек не затащат к себе в шатры Юсуф и ему подобные.
Я не был праведником – им сложно оставаться, когда оба лезвия в крови настолько, что горячие струи спускаются к ладоням, а иногда и до локтей, смешиваясь полосами с дорожной пылью и потом, – но и вид того, как собратья по оружию принуждением берут вопящих о пощаде, а иногда и о смерти, девушек всегда подкатывал к моему горлу смрадный ком удушья. – «Это неправильно».
Мы шли на сельджукские города не для этого. Единый Бог нес свое слово и просветление, а одновременно с этим, его воины несли страх и насилие.
– Она еще ребенок. – Я отпустил руку Юсуфа, продолжая идти с ним в одном темпе. – Не о тех женщинах ты говоришь. Оставь девчонку, пусть Шахбулат решает на привале, что делать с рабынями.
