— Сама виновата: надо звонить, если раньше с работы идёшь. Ну что ты на меня так смотришь? Ты же не маленькая, должна понимать, что мужчинам иногда надо расслабляться, а жёнам — закрывать глаза, чтобы не увидеть лишнего.
Боль переполняла меня. А он говорил:
— На худой конец, могла тихонько уйти и подождать, пока мы закончим, и было бы всё как раньше нормально.
— Нормально? — прошептала я. — Это, по-твоему, нормальный брак?
— А ты что думала? Или считаешь, Светик первая? — Павлик снова затянулся, выпустил дымное колечко. — Кстати, с сегодняшнего дня я не намерен скрывать, что курю. Так что привыкай. Ну и… пошла бы ты погуляла, обдумала ситуацию, успокоилась. — Он презрительно оглядел меня. — Платье бы себе купила.
И он закрыл дверь.
Зажмурившись, шумно вдохнула.
Боль схлынула, оставив пустоту беспросветную и горькую.
Платье? Да ни за что. И терпеть такое отношение не буду. И никаких больше мужей!
Выйдя из кухни, хлопнула дверью. Стекло звонко посыпалось с неё, осколки ощутимо лупили по ногам, не в силах пробиться сквозь джинсы. Я двинулась в спальню за сундучком с документами: развод. Я должна немедленно подать на развод! За стеклом двери в спальню мелькнуло лицо Павлика.
Руку полоснуло болью, опустила взгляд: с запястья капала кровь. Видимо, один из осколков задел, срезал несколько фенечек.
— Спятила? — рявкнул выглянувший из спальни Павлик. — Ты что устроила, дура?
Зажав рану, продолжила путь к заветному сундучку со свидетельством о браке, повторяя: «Никогда больше. Ни за что. Не выйду замуж».
[За две минуты до этого где-то в другом мире…]
— Лавентин, не глупи, — стоявшая за зелёным энергетическим барьером Сабельда казалась призраком.
Или утопленницей.
Да будь она проклята!
Плеснул ещё вина в кубок из алого с золотыми жилками хрусталя и безобразно выхлебал. В голове, и без того кружащейся, добавилось мути. Бутылка марочного вина в руке была непростительно лёгкой.
— Ла-вен-тин, — протянула Сабельда нежным, сладким голоском, от которого всегда сладко сжималось в груди (и сейчас сжималось, будь всё проклято!). — Понимаю, ты на меня сердишься, но у тебя нет выбора.
Поднял взгляд на потолок лаборатории. На фоне встроенных светильников ярко выделялась парившая надо мной пятиконечная магическая печать. В её почти пустом ободе осталось всего восемнадцать знаков силы. Один мигнул, и их осталось семнадцать.
Время уходило.
Не глядя, швырнул бутылку в натянутый в дверном проёме барьер. Звон послышался будто издалека. Вообще, кажется, вдобавок ко всему прочему у меня заложило уши.
В священном намерении прочистить ухо (что-то не припоминаю, когда там мылся последний раз — наверное, перед балом, хотя вроде ещё в реку падал, можно зачесть за мытьё), ткнул мизинцем внутрь, и там обожгло болью, ощущение лопающейся перепонки прокатилось по телу.
«Ну не может быть», — уставился на руку в ярких зелёно-голубых когтях по десять сантиметров каждый.
Я же в трансформе.
В родовой трансформе, будь она неладна! Хорошо ещё, что не глаз решил почесать.
— Лавентин, в который раз говорю: ты всё не так понял.
Поднял взгляд на эту… эту… змею. Сабельда покачивалась за магическим барьером. Вместе с лабораторией и полками с коллекцией эмбрионов в стазис-растворах. И вместе со столом, на который я опирался. И со стульями, и с другими столами, и с плакатами, и стеллажами книг. Основательно они так кружились.
Но как бы ни качалась моя голова, какая бы муть её ни наполняла, даже всем сердцем желая поверить, я не верил, что шарившую под юбкой моей невесты руку моего кузена и их договорённость встретиться и снова приятно провести время, пока Сабельда якобы будет заказывать нижнее бельё к свадьбе, можно понять как-то иначе, чем понял я. Ах, да, Сабельда этого златовласого мудака ещё и целовала.
Вообще у меня было много слов по этому поводу, катастрофически много, я даже указал на Сабельду пустым бокалом и хотел высказаться. Ну хотя бы половину высказать, потому что вторую половину еле ворочающийся язык высказать вряд ли мог.
Но глядя на её зеленоватое личико, вспомнил, что я, Хуехун меня побери, длор, и не пристало длору употреблять такие слова. Благородно сдержавшись, стал отсеивать неприличные слова, в итоге остались только:
— Сабельда, ты… не… как… чтоб… и… и…
Не получалось разговора и честного выражения мнения. Поэтому достал ещё бутылку из стоявшего на столе ящика. Откуда он тут взялся — ума не приложу. Впрочем, ум не прикладывал очень многого. Например, почему я в одних панталонах? Причём ярко-жёлтых с кружевом и явно не моих…
— Лавентин! — Сабельда топнула прекрасной миниатюрной ножкой в очаровательной туфельке, на миг показавшейся из-под кринолиновых юбок.
Фуфун Великий, как же она прекрасна, изящна, женственна, как воздушны её светлые локоны, как невинны огромные глаза. Сабельда указала пальчиком мне над головой.
Устало посмотрел вверх: знаков силы осталось всего пять.
Мама тоже нашла, когда вмешаться. Вот кто её дёрнул родовое проклятие активировать? Кто? Сабельда наверняка и дёрнула.
Заставил себя внимательно смотреть на печать проклятия. К сожалению, предки оставили за родителями право запускать брачные чары детей, и мама владела этим чудовищным инструментом. Перевёл мутный взгляд на активированные брачные браслеты.
