Крестьяне Бузулукского уезда пересказывали друг другу легенду о добром, но слишком доверчивом помещике Петре Яковлевиче Шубине, богатом и знатном, в чине коллежского советника. Душ у него было много, владения тянулись на двести вёрст.
Уже в преклонных летах Пётр Яковлевич овдовел и страшно горевал. Добрые люди посоветовали ему взять в дом сиротку в воспитанницы, мол, не столь одиноко будет. Шубин так и сделал: привёл к поместье девушку, Василису, покладистую и в высшей степени добродетельную.
Жили они тихо и скромно в большом помещичьем доме. По вечерам Василиса читала Петру Яковлевичу книги, развлекала разговорами, но он всё равно тосковал, просиживал часами на могиле дорогой своей супруги.
И так было до тех пор, пока однажды не встретил Пётр Яковлевич на утренней прогулке Марью Алексеевну, дочь обедневшего помещика. Молодую, красивую девицу, нраву бойкого. Воспитанную, всяким наукам обученную. И так она на него посмотрела, что у Петра Яковлевича сердце ёкнуло.
– Здравствуйте, Марья Алексеевна, – поднял он шляпу.
– И вам доброго здоровья.
– На прогулку вышли, по грибы, по ягоды?
– Погода сегодня чудная!
Дальше пошли вместе, беседуя.
– Пожалуйте ко мне на чай, запросто, по-соседски, – улыбнулся Пётр Яковлевич.
Марья Алексеевна с радостью согласилась, ну а потом приличия требовали ответного приглашения.
Пётр Яковлевич засматривался на красавицу. Влюбился, как юноша, повеселел. И после недолгих раздумий он решил жениться второй раз. Не беда, что борода седа, зато душа молода.
– Не окажете ли вы мне честь, Марья Алексеевна, я предлагаю вам руку и сердце.
Та вздрогнула и залилась краской.
– Так неожиданно…
– Я понимаю, что не молод. После моей кончины вам останется всё, чем я владею. Детей у меня нет, только воспитанница Василиса. Её я не обижу.
– Это такая честь для меня, – пробормотала Марья Алексеевна. – Я согласна, Пётр Яковлевич.
Они обвенчались. Если бы кто другой женился на такой молоденькой девушке, уж перемыла бы дворня ему все косточки до единой, но Шубина никто не осуждал.
– Добрый барин, золотой человек! Пусть в счастье проживёт, сколько отмерено, – говорили в людской.
Пётр Яковлевич молодую жену на руках носил, исполнял любой её каприз. Ткани разные – шёлковые, кружевные и кисейные выписывал для нарядов, украшения золотые с драгоценными камнями дарил. Экипаж купил и английскую чистокровную кобылку Ласточку.
Он жил ради Марьи Алексеевны, надышаться на неё не мог, беспокоился, если она долго не возвращалась с конной прогулки.
– А что, Марья Алексеевна приехала? – спрашивал Шубин конюха.
– Никак нет, барин. Катаются ещё.
Вот такая любовь на старости лет приключилась.
Воспитанницу Марья Алексеевна не слишком жаловала, но и не обижала. Василиса старалась лишний раз на глаза барыне не показываться, и чтения книг прекратились. Теперь Петру Яковлевичу читала Байрона его дражайшая супруга.
Однажды летним вечером Пётр Яковлевич сидел в гостиной, любовался закатом и попивал кофий.
Подошёл человек из людской:
– Барин, там переселенцы приехали, переночевать просятся.
– Что за люди?
– Да пёс их знает. Люди как люди, однодворцы, говорят.
– Проси их сюда, – разрешил барин.
Переселенцы вошли в дом. Их было четверо – старик-отец и трое его сыновей.
– Переночевать бы нам, барин. Лошади устали, едва ноги переставляют.
Пётр Яковлевич позволил загнать повозки во двор, расспросил гостей, откуда едут и куда.
– Из Рязанской губернии мы. Неурожай там, барин, голодно. Ищем земли получше, где осесть нам.
Помещик посмотрел: сыновья старика крепкие, сильные, а один из них ещё и писаный красавец.
– Живите, сколько потребуется, – решил он и распорядился гостей накормить, а лошадей завести в конюшню.
Поздно вечером Марье Алексеевне не спалось. Набросила она пеньюар, вышла на террасу воздухом подышать и услышала пение. Кто-то пел в людской, да так хорошо, так ладно, что барыня не удержалась, подошла ближе и заглянула в приоткрытое окно. За столом среди холопов и девок ужинали гости-переселенцы. Один из парней наигрывал на балалайке и пел «Ах вы сени, мои сени». Марья Алексеевна заслушалась и нескоро оторвалась от окна.
Прожили переселенцы в поместье день и другой. Пётр Яковлевич увидел, что сыновья старика рукастые, всё умеют, и предложил им остаться, ведь хорошие работники в поместье всегда нужны. Отца с двумя старшими парнями отправил в имение Топорпино. Младший, Семён, хорошо управлялся с лошадьми, отлично держался в седле и метко стрелял из ружья. Его Пётр Яковлевич оставил при себе доезжачим – старшим псарём, чтобы на охоте за собаками следил.
***
Марья Алексеевна к охоте была равнодушна. Суета, шум и собачий лай ей не нравились.
– Не понимаю тебя, Пётр, – раздражённо сказала она как-то за утренним кофеем, – зачем тебе этот парень… как его?.. Семён. Зачем тебе псарь, ведь ты немолод и редко охотишься.
Пётр Яковлевич вздыхал и соглашался: «Да, душа моя, немолод», но Семёна отпускать не хотел.
– Буду охотиться чаще. С тобой я словно помолодел.
– Люди говорят, по трактирам он ходит, в карты играет, кутит. Бездельничает. Авдотья сказала по секрету, что проиграл он много, очень нуждается в деньгах.
