До вражеской траншеи, казавшейся голой и заброшенной, оставалось метров двадцать, когда лейтенанта Коренича посетило предчувствие. Неуютно как-то стало; он прижался к земле, вытянул руку назад, сигнализируя ползущим за ним – и бойцы застыли, сливаясь с кочками и вывороченными пластами глины. Максим внимательно слушал. По данным аэрофотосъемки, любезно предоставленным летчиками эскадрильи У-2, немцы покинули передний край – не смогли его дальше удерживать. Перенесли оборону вглубь – на вершины покатых холмов, заросших лесами. Оттуда и швыряли осветительные ракеты в пасмурное небо. В данном же квадрате, ограниченном ручьем на востоке, рядами колючей проволоки на западе – на обширном минном поле, где саперы 27-й гвардейской дивизии давно проделали «просеки», – оставались лишь наблюдательные посты и «бродячие» дозоры. Они и могли доставить разведчикам серьезные неприятности.
Шестое чувство не обмануло. В траншее отчетливо лязгнуло, потом кто-то кашлянул, бросил несколько немецких слов. «Не видят нас пока, – сообразил Максим, – а то не стали бы там лязгать и кашлять».
Ну что ж, разведка боем – дело, в сущности, нетихое, но так не хотелось рисковать ребятами в последний месяц войны! А что дело близилось к финалу, никто не сомневался. Да что там месяц – неделя! До Берлина рукой подать. Поднатужиться в последний раз, додавить заразу в ее логове…
Лейтенант Коренич лихорадочно осматривался – можно ли обойти, атаковать с фланга, чтобы не бегать эти двадцать метров под пулями. Он уже собрался проделать серию соответствующих знаков, как у соседей на севере разгорелась стрельба. Для лейтенанта Желябина, командира третьего взвода, в понятии «разведка боем» ключевым словом было последнее. «Пользуйся моментом!» – ахнуло в мозгу.
– Ходу, парни… – выдохнул Максим.
И заметил краем глаза, как бесшумно встают бойцы его взвода, бросаются вперед, опережая «батьку»…
Задача перед ротой капитана Гордеева стояла ответственная и трудоемкая: боем уточнить расположение огневых средств противника, концентрацию войск на участке фронта и уязвимые места в обороне. В ночь на 14 апреля подобная задача ставилась всем подразделениям 1-го Белорусского фронта, готовым атаковать группу армий «Висла», прикрывающую Берлин с востока.
На южной окраине поля пробудился крупнокалиберный немецкий пулемет, но подчиненных Коренича это уже не касалось: шустрый бросок, пока противник отвлекся; пара мгновений – и бойцы в маскировочных комбинезонах уже падают в траншеи. Очень к месту объявилась луна, подсветив местность.
Немцев в траншее оказалось немного – душ пять вместе с офицером. Наблюдательный пост, не отличающийся должным радением. За халатность фашисты ответили сполна: их вырезали в несколько секунд. Корович спикировал на ахнувшего фельдфебеля, сдавил горло предплечьем, повалил, терпеливо дождался, пока тот уймется. Справа сержант Шабалин, ни разу не гуманист, всадил нож в живот своему противнику, провернул, разрывая куцую шинельку вермахта, отшвырнул покойника. Слева ефрейтор Сорокин убивал низкорослого «шютце» саперной лопаткой. Офицер предпочел ретироваться, оттолкнул зазевавшегося Чубакина, помчался по траншее, отпрыгивая от стен, как мячик. Шабалин уже закончил разминку, схватил с земли ППШ, хлестнул по спине офицера сердитой очередью; полюбовался, как тот картинно кружит на месте, прежде чем упасть; харкнул на дно траншеи.
– Товарищ лейтенант, нам ведь «язык» не требуется?
– А ты зачем это спросил, сержант? – поинтересовался Максим. – Оживлять пойдешь, если прикажу?
Солдаты нервно захихикали. Привести живого, говорящего офицера в расположение дивизии было бы неплохо, да что уж теперь… Максим включил фонарь – глупо было скрывать от врага свое присутствие, не за тем пришли. Потерь во взводе, кажется, не было. Бойцы рассредоточивались по траншее, в выносных пулеметных ячейках. Молодой Смолянский споткнулся об окровавленный труп, а когда поднялся и обнаружил на себе чужие мозги, сблевал фонтаном.
– Идиот! – воскликнул Сорокин, на которого тоже попало. – И чем тебя мать родила, снайпер ты наш?
– Шикарно смотритесь, парни… – сдавленно хихикал рядовой Чумак. – Я, кстати, говорил, что Смолянскому за ужином вторую порцию можно не накладывать.
Солдаты заржали в кулаки. Редкая удача – все живы. Шабалин рассудительно заверил, что труп врага смотрится аппетитно, и не хрен отдельным товарищам кривиться так, будто им сонную артерию пережимают. Чумак похлопывал по плечу необстрелянного Зинченко.
– Открывай глаза, боец, уже не страшно. Эй! Ты не сильно занят, нет?
Немцы перед появлением разведчиков собирались перекусить. На мятой, явно залежавшейся газетке, изобилующей победными реляциями с фронтов и фото удрученных янки с поднятыми руками, плененными под Арденнами, лежал желтоватый хлеб в целлофановой обертке, несколько яблок, луковица и копченая колбаса, порезанная микроскопическими дольками.
– Бедненькие, – театрально вздыхал ефрейтор Глазчук. – Проблемы у фрицев с провиантом – скоро друг дружку жрать начнут… Малышкин, не трожь яблоко, мыть его надо!
– Зачем? – не понял солдат.
