Ледяной ветер обжигал грубую мужицкую кожу. Бороду украсила снежная корка из замороженной воды. Глаза слезились, пытаясь разглядеть переметённую бурей дорогу. Мужик поднял руку, защищаясь от злобной вьюги и позвал верного пса, чтобы не потеряться в поле. Непогода бесчинствовала, намереваясь заморозить путников до смерти. Собака по кличке Умник проскулила в ответ, словно бы умоляя: «Остановись хозяин, мне страшно» …
Фёдор проснулся, чувствуя, как холод сковал тело, пробирая плоть до костей. Инстинктивно он стал искать рукой одеяло. Лёгкая летняя наволочка скомкалась у правого бока.
– Что за чертовщина, – полусонным голосом пробормотал он, спуская ноги с печи.
Изо рта шёл пар, словно бы за окном был не май месяц, а поздний октябрь с ночными заморозками и безжалостной стужей.
– Христина, – позвал он жену.
Женщина сопела под нос, видя десятый сон и поджав под брюшко коленочки. Фёдор поёжился и укрыл жену сбившейся в комок одеялкой.
Неуклюже шагая босыми ногами по ледяным доскам, он подошёл к сундуку в углу дома, на котором спала дочка. Девочка дрожала. Отец достал с полатей пуховое одеяло и заботливо накрыл хрупкое тельце девчушки.
За окном скулил Умник. Фёдор накинул тулуп, сунул ноги в тёплые калоши и выбежал, ёжась, на улицу. Навстречу хозяину к крыльцу кинулся, поджав от холода хвост, Умник. Пригибая морду к земле, он искал не любви, а защиты. Испуганный скулёж замёрзшего пса не на шутку взволновал Фёдора. Уж не серые ли волки вышли из леса поживиться деревенской утварью?
Умник был смышлёным охранником. Лишний раз не поднимал лая, чтобы не раздражать хозяев. Любил играть с Даринкой и добела обгладывал косточки с домашнего стола. Он бы не стал попусту боязливо прижимать уши, будучи храбрым защитником.
Рассвет только зачинался, и сквозь полумрак повсюду сверкал, переливаясь мертвецким кристальным отблеском, иней. Деревья, трава, завалинки, изгородь – всё было покрыто россыпью ледяных песчинок, казалось, сковавших в холодных объятиях пробуждающуюся с утра жизнь.
Заглянув в сарай, Фёдор увидел испуганные пуговицы глазёнок свиней и кроликов, забившихся по углам не столько от холода, сколько от предчувствия большой беды.
– Да что с вами такое! – в сердцах проговорил он, – как будто первый раз лютует мороз. А ну!
И он замахнулся прутом на остолбеневшую от страха скотину. Вернувшись домой, он закинул в печку несколько поленьев и разжёг огонь.
– Огород поляжет, – покачал он, наконец, косматой головой и забрался к жене на печку, принявшуюся вбирать тепло потрескивающих от огня дровишек.
***
Когда петухи объявили о наступлении нового дня, и солнце лучами майского света озарило деревенские окна, Фёдор, вспотевший от жара натопленной избы, смахнул мокрой рукой дремоту.
– Ошалел что ли, старый! – закряхтела под боком Христина, – ты зачем печь затопил?
– Мороз ночью ударил, – не веря самому себе, ответил Фёдор.
– Какой мороз! Май за окном. Что тебе там приснилось, хворына, ты моя беспокойная?
– Да ну тебя! – отмахнулся рукой Фёдор, спрыгнул с печи, и впрямь чувствуя тёплое майское утро, как будто и не бывало ледяной стужи пару часов назад.
Во дворе заскрипела калитка, и раздался предупреждающий о незваных гостях лай Умника. Тут же суетливо затопали по крыльцу сапоги, и кто-то быстро застучал кулаком по стеклу.
– Да что это такое сегодня твориться? Али бес всех попутал! – недовольно пробурчал Фёдор и пошёл открывать дверь.
На пороге стоял взволнованный сосед, теребя в руках нательный крестик.
– Ну чего ты с утра тарабанишь по окнам, Василь! И так спалось беспокойно.
– Мара ночью скончалась, – тихо ответил утренний вестник.
***
В низкой тёмной избе Мары сновали бабы в чёрных накидках с платками на голове, держа в руках свечки да кастрюльки. Люди при церкви с любопытством норовили пробраться в дом под предлогом что-то сказать батюшке. Сам протоирей Онисим читал отходную за упокой умершей.
В церковь Мару не повезли, боясь осквернить храм нечистью. Но и без отходной Онисима не решились закопать старуху. Протоирея привезли в дом ведьмы, когда бабки уже обмыли её костлявое тело в бане, выдрали ногти из пальцев, зашили рот и глаза капроновой нитью и бечёвкой перевязали ноги. Далее труп закутали в чёрную простыню, оттащили в избу и положили на стол.
Самые смелые пытались хоть одним глазком посмотреть на умершую, лезли в двери, но бабки, хмуря брови выталкивали любопытных из избы, браня и чертыхаясь богохульными ругательствами. Онисим не горел желанием провожать в последний путь отлучницу с дурной репутацией, но под влиянием народного требования, преступив через собственный страх, всё же перекрестил ведьму, положив мёртвой на грудь большой деревянный крест и прочтя молитву перед дорогой на кладбище.
– Упокой, Господи, душу рабы твоей, Мары, и прости их вся согрешения вольные и невольные, и даруй ей царствие небесное! – причитал он, крестясь и отбивая поклоны, а затем строго спрашивал у бабки, омывавшей труп: – а рот и очи зачем зашили, безбожники?
