Синтия торопилась на кладбище. Она сошла с узкого тротуара, все меняется в этом мире, на новых улицах – и новые широкие тротуары, а здесь – на улице Застенной – так и остались – узкие и старые, и засеменила по мостовой. На кладбище ее должен был ждать муниципальный рабочий со стремянкой. Когда полицейская машина медленно кружила по городу, мегафоном предупреждая жителей о надвигающейся буре с градом, она в первую очередь подумала именно о кладбище. Но телефон мэрии был постоянно занят. Синтия вздохнула, оделась и вышла из дома. Тогда сначала к соседу.
Эта напасть на ее памяти уже случалась дважды. Первый раз град прошел на следующий после гибели Мориса год. Тогда град был не очень сильный, все осталось целым. Правда, после бури Давид решил перестраховаться, демонтировал стеклянную оранжерею и поставил вместо нее пластиковую, а над окнами веранды были смонтированы собирающиеся в гармошку жалюзи. Сейчас как раз было самое время попросить соседа опустить их. Но первый град врезался в память потому, что, когда она во время бури поднялась в кабинет проведать отца, тот последнее время совсем сдал и почти не вставал с дивана, то увидела его стоящим у окна и смотрящим, как мелкий частый град покрывает белым ковром газон:
– Это Морис меня зовет к себе, в Антарктиду, – старик отхлебнул виски из стоявшего на подоконнике стакана.
Синтия подошла к нему сзади, обняла за плечи и положила голову ему на спину. Они так и стояли, пока отец не допил виски и не повернулся к ней. Его глаза оставались сухими, все уже выплакано, он наклонился и поцеловал дочь.
Он умер на следующий после бури день, на своем диване после полудня, во время сиесты. Поэтому Давиду уже не перед кем было оправдываться за снос старой оранжереи. Он тогда же предложил поменять стекло на пластик и Памеле, но та только рассмеялась – мои стекла – как из стали, а, если что, то у меня есть запас. Когда Памела начала хозяйничать на своем участке, то обнаружила за оранжереей деревянные полузакрытые ящики со стеклом, переложенным промасленным картоном и полусгнившим мочалом. Стекло было невероятной толщины, такими же листами была покрыта и сама оранжерея, где местами еще угадывались очертания раскинувшего крылья орла. Тогда отец Синтии рассказал Памеле, что покойный арендатор после войны купил за бесценок запасы стекла с какой-то нацистской базы и перевез их сюда. Оранжереи выдерживали все непогоды, и ящики с запасными стеклами так и стояли у забора, зарастая бурьяном. Выкидывать их было жалко, полезного места они не занимали, каши – не просили, и Памела их оставила.
Ее оранжерея пережила и второй град, который случился спустя несколько лет и был гораздо сильнее. Тогда белые голубиные яйца настойчиво колотили в опущенные жалюзи веранды, окна были предусмотрительно закрыты ставнями, Синтия от страха молилась, телефонная линия была повреждена, связи с Памелой не было, а Давид успокаивающе гладил ее по голове – не волнуйся, ее стекла все переживут. Да, стекла Памелы пережили и тот град, но теперь пришла очередь самого Давида. Наутро выяснилось, что град разбил витраж их семейного склепа. Синтия тогда с ужасом слушала Давида, который опять ее успокаивал, дорогая, не волнуйся, я уже поговорил с пастором, он свяжется с епархией, там у них, при соборе, есть хороший витражист, он все сделает, да, представляешь, а в самой церкви, пастор этим необычайно горд, божий дом, витражи остались целы.
Синтия очень переживала, витраж был очень непростой, он изображал фамильный герб, в центре которого, на красно-зеленом поле, была гордо вскинута голова коня. В стародавние времена большая часть шотландцев оседала севернее, там, где по реке проходила граница владений английской короны. А предок Синтии породнился с родовитыми южанами и остался здесь, передав своим потомкам светлые глаза и иногда – даже светлые волосы. Но, то что не удалось за века сделать южной крови, сделала за одно поколение иудейская кровь предков Давида. Алекс и Сандра выросли черноволосыми и черноглазыми. Синтия и увидела их тогда, на похоронах, через несколько дней после смерти Давида. Сандра даже успела выбраться из своей Бразилии. Их отец, всегда послушный зять, проработавший по требованию тестя все последние годы на атомной станции, словно выполнял его завет. Валет тогда сделал для церковников точную, под размер проема, фанерную дощечку, Давид срочной почтой отправил эту дощечку с деревянной копией самого герба, успел получить посылку обратно, они с Валетом и, конечно, с Синтией, отправились на кладбище, где Валет встал на стремянку, вставил витраж в проем и аккуратно затер швы мастикой. Давид с Синтией вернулись домой, муж присел за стол выпить чаю и – повалился набок.
Все эти мысли торопились с ней на кладбище – Синтия локотком придерживала ту самую фанерку, которую когда-то вырезал для витражиста Валет, держи, подруга, когда будешь ждать следующую бурю – попросишь меня, я ее вставлю поверх витража, так будет – спокойнее. Валет не дождался своей бури, и ему не пришлось закрывать витраж. Синтия хранила фанерку в секретере, со старыми письмами и фотографиями Памелы. А этот град – будет моим.
