Венька покачала ногами, потом в носу поковыряла, но и в этом занятии разочаровалась очень скоро. Душа просила чего-то сложного, мудрёного, чему не знала названия, рвалась в какие-то смутные дали.
– Вырасти хочу, – сказала Венька вслух, и будто бы вытянулась немного в длину, но поди проверь. Потянула себя за палец – вроде и тянется, а вроде и нет. Напасть.
На крыльце, вглядываясь в тлеющий берестою горизонт, курил свою дымную отраву дед Кандей. Душа его молчала, наглотавшись дыма, и старый кузнец наслаждался каждой минутой этой передышки. Лишь бы думать о какой-нибудь чепухе. Вот, к примеру, сколько уже кружит над лесом чёрный дронок – и кружит, и кружит, добычу выцеливает. Так и скользит бесшумно над самой закатной кромкой, то вправо вильнёт, то влево, то вдруг уйдет под облака. И вчера так кружил до самого рассвета, ни с чем и улетел.
– Низко флает. Говорят, не к добру, – Улат, черноглинный купчишка, никогда не здоровался и никогда не прощался, и вечно-то нелегкая его приносила, когда и языком ворочать неохота.
– Говорят, что кур доят, – проворчал Кандей и пустил дым носом. Купец не понял, но смолчал, глядя задумчиво в небо. Дронок зашел на новый круг, и вдруг спикировал стремительно и хищно, огласив лес пронзительным визгом. Потом снова стало тихо, даже тише, чем прежде.
– Ублюдки, – покачал головой Улат.
– Ублюдки, – согласился дед.
– Что, глины-то нет? – спросил купец без особой надежды.
– Нет.
– Если плохая есть…
– Нету! – буркнул Кандей неприветливо, и слово его дымным облачком повисло в воздухе.
Улат вздохнул и тронулся с места. На телеге его громоздились свёртки, укрытые клеёнкой.
– Мане от меня поклон, – сказал купец напоследок, и посмотрел как-то странно, нехорошо. Не поверил про глину, или, может, Веньку в окне заприметил. Сам к приказчику не пойдёт, ему за чёрную глину сиринжа светит, в лучшем случае – кандалы и Червий Мешок. Но мужикам разболтать может, а у тех и вовсе вода в жопе не удержится. Мужики-то все за Улатовой телегой бегают, кто через раз, а кто еще загодя караулит. И каждый третий на двух других приказчику наушничает. Никакой им веры, мужикам, особенно у кого морда битая. Если бьют, значит, есть за что. Значит, поймали за какую кляузу. Только иного что бей, что не бей, а натура у него такая.
– Гнида факовая, – пробормотал вслед купцу Кандей. Настроения не осталось никакого. Теперь уж дело верное. Поедет Улат лесной опушкой, поедет озёрным берегом, в косогорскую сторону. Косых Гор уж три дня как нету – непривычно. Только облако висит, клубится, да пылюку ветром доносит. Поедет Улат старой дорогой, через столетний прииск, и тут-то, там-то подвезёт какого-нибудь мужичонку. У кого за пазухой глины с колобок, у кого пригоршня, а у кого на донце сиринжи маленько. Улат везёт не шибко, а сам-то всё взвешивает, у него весы – не дыхни, воздух можно весить. Даёт скупо, но на одни конторские разве проживешь? На всю Казму не найти мужика, чтоб не ходил по чёрную глину. Спросишь – говорят, мол, ходили с дружками в лес, ублюдков кольями бивали. Обыкновенное дело. Когда и правда так, а иной раз лучше и не пытать. Вот и караулят Улата. Не один, так другой донесёт.
Но делать нечего. Счёт всё одно на дни пошёл, такого-то шила в мешке долго не утаишь. Со старым приказчиком, может, еще вышло бы договориться. Тот был здоров, как медведь, с кузнечной рукой, и нрава самого сурового, но не без понимания. А нынешний навроде хоря, мал-вонюч, и в рот ему ничего нужного не клади. Старый поехал лесом на светлогорскую заставу, да так и сгинул. Может, ублюдки подстерегли, а то и беглые. Последнее даже вернее, ублюдки-то его крепко боялись, хотя, конечно, большой стаей могли и осмелеть.
Докурил Кандей, вернулся в избу. Дым еще гулял в прокалённом его нутре, но прежние тревоги вернулись, стоило взглянуть на Веньку. Та скакала беззаботно на одной ноге, но как деда увидала, остановилась и спросила серьёзно:
– Деда-а, вот ты говоришь, люди бывают из железа, а бывают из глины… А я из чего?
– Опять пальцы грызла?
– Не-а!
– Смотри, Венька, – Кандей добродушно дохнул дымом и подхватил девчонку на руки. – Смотри, отгрызёшь – не жалуйся потом! Пересажу тебе свои, и не станут они тебя слушаться, а будут только шшекотать, шшекотать, шшекотать!
А Венька знай смеялась, звонко, что колокольчик. Девочка как девочка. Только глаза не по годам умные.
– Деда-а! Из чего я, деда? Ну из чего?
– Из теста, – отвечал Кандей, прищурясь.
– Не быва-ает из теста!
– Вот как есть из теста. Это мы с бабкой по сусекам поскребли, по амбарам отмели, да и наскребли по колобочку…
Тут бы Веньке спросить, что за сусеки такие, только опять ее не туда понесло:
– Деда, а бабка где? – и нахмурилась так растерянно, что защемило сердце. И правда, где же бабка? Только ведь была… всегда ведь была… всегда рядом, только лица отчего-то не вспомнить. Была, а теперь вот нет. Есть холмик без креста за плетнём, и есть Венька.
Самое время было бы опустить малютку на землю, заглянуть ей ласково в глаза и сказать волшебное слово. Хоть и обещал себе Кандей никогда такого больше не делать, но цену своим обещаниям знал давненько. И всё-таки удержался.
