– Что предлагаешь делать? – спросил высокопоставленный чиновник у своего приближенного.
– Оставить все как есть, мой господин, и постепенно подталкивать к нужным решениям. Молодой человек поступил в МИУ, сейчас нам его будет контролировать гораздо проще, – ровным голосом ответил внешне ничем не примечательный человек.
– Хорошо, я согласен. Доклад каждую неделю. – Хозяин кабинета давал понять, что аудиенция закончена.
Помощник понял все правильно, молча поклонился и покинул роскошный кабинет.
***
Фу-ух, ну наконец-то, начинается новый этап моей жизни, и не абы где, а в столице Российской империи – городе Москве!
Мне всегда нравился этот город своей суетой, живостью, шумностью, чем отличался от сонного Смоленска, недалеко от которого, в фамильном поместье князей Пожарских, я прожил все семнадцать лет своей жизни. В Москве приходилось бывать три раза в год: летом – на днях рождения моих деда и бабки, князя и княгини Пожарских и зимой – на Новый год, в их родовом особняке в Пречистенском переулке.
– Барин, ты чего замешкался-то, садись давай, поехали уже… – Дядька Прохор, мой наставник и воспитатель, самый близкий мне человек, высунулся из окна «Нивы».
Я еще раз окинул взглядом огромное здание МИУ – Московского императорского университета на Воробьевых горах, самого престижного вуза страны, одного из лучших университетов мира – и направился к машине.
– Ты чего, насмотришься еще за пять лет, надоесть успеет… – ворчал Прохор, выруливая со стоянки университета.
Было ему пятьдесят два года, выглядел он максимум на сорок, глядя на его сухощавую фигуру и простоватое лицо, никто бы не подумал, что за плечами Прохора участие в одной большой войне России с Китаем и масса мелких родовых войн на территории России в дружине князя Пожарского. Да и его боевой ранг – воевода – на лбу написан не был.
Когда мы подъехали к особняку Пожарских, я в который раз буквально заставил себя не поморщиться. И было из-за чего. В этом доме меня не любили, считали виновником смерти моей матери, княжны Елизаветы Михайловны Пожарской, которая умерла от осложнений после родов. Не надо много ума понять, что родила она меня. Так что маму свою я никогда не видел, бывал лишь на ее могиле, в фамильном склепе Пожарских на Новодевичьем кладбище Москвы. Замужем мама не была, забеременев неизвестно от кого в свои восемнадцать лет, и была сослана семьей в смоленское поместье на четвертом месяце беременности, чтобы избежать позора. В этом поместье через пять месяцев я и родился. Крестили меня Алексеем – так хотела меня назвать мама. В силу того, что я фактически являлся по законам Империи незаконнорожденным ребенком, моему деду, князю Пожарскому, любившему меня, в отличие от всех остальных (включая даже мою родную бабку Ксению Викторовну, умершую в прошлом году), стоило немало усилий получить именной указ императора Николая III о наследовании мной фамилии Пожарский и титула князь. После этого указа я унаследовал и имущество своей матери, которое род был обязан выделить после ее смерти при наличии наследника. Моим опекуном до достижения совершеннолетия – восемнадцати лет – тем же императорским указом был назначен мой дед.
Моя мама была младшим ребенком в основной ветви рода Пожарских, всеобщей любимицей. И поэтому ее смерть после родов расстроила весь род Пожарских, а причиной смерти почему-то назначили меня. Не добавил любви моим родичам и тот факт, что мне было не суждено пойти по традиционной для мужской части рода Пожарских стезе – военной. Я был бесталанным. В буквальном смысле этого слова. В то время как мои сверстники в возрасте семи-восьми лет под присмотром старших вовсю пытались освоить одну из стихий – огонь, воздух, воду или землю, – я мог оперировать всеми четырьмя стихиями одновременно, но только рядом с собой. Поначалу я стал даже знаменитостью – как же, будущий «четверик», владеющий всеми стихиями, – ко мне даже в роду стали относиться лучше, но через некоторое время стало понятно, что развитие мое застопорилось и толку от моих умений никакого. Наставники пытались разбудить во мне скрытый потенциал путем проведения тренировок, максимально приближенных к боевым, но это дало неожиданный результат – я научился контролировать защитные свойства своей ауры – ментального доспеха – до такой степени, что она стала практически непроницаема для чужого воздействия. Поначалу контроля хватало буквально на несколько минут, но постепенно это время увеличилось. Благодаря постоянным тренировкам с Прохором и его вредности я добился того, что этот ментальный доспех был у меня постоянно активирован на подсознательном уровне, иначе я мог получить нехилый такой ожог пониже спины от «огненного хлыста» с комментарием моего воспитателя:
– Опять булки расслабил, Лешка! Помни, твоя защита – твое единственное оружие.
По рассказам Прохора выходило, что ментальные доспехи умели носить очень многие, но, как правило, не очень продолжительное время, слишком быстро тратились силы на его поддержание. Именно этим объяснил мне мой наставник тот факт, что наш учитель по военной подготовке в лицее всегда ходил с пистолетом в кобуре по армейской привычке. Этим же объяснялись и мои постоянные победы в учебных поединках со своими сверстниками и ребятами постарше. А началось все с того, что в третьем классе, когда начались эти самые поединки, состоялся мой первый бой. Против меня выставили мальчишку из параллельного класса, адепта воздуха. Он, как и я, ужасно мандражировал и после отмашки судьи устроил вокруг меня некое подобие слабенького шторма. Я же врубил ментальный доспех на полную и стал пережидать. Через какое-то время ветер начал стихать, пыль осела, и я увидел на другом конце полигона, метрах в пятидесяти, моего визави. Именно на такое расстояние нас поставили судьи в целях безопасности, да еще и делориевые браслеты надели, чтобы «загасить» силу. Что делать дальше, я не знал и начал в растерянности озираться, пока не услышал крик Прохора:
