По желтой степи брели усталые лошади и медленно тянули за собой тяжелые телеги. Колёса тележные скрипели: то сердито, то жалобно. И крепко люди сжимали зубы от этого надоедливого скрипа. Майское солнце почти забралось на самый верх неба и беспощадно палило оттуда нестерпимым жаром. Негде от того жара скрыться: только степь кругом да далекие горы в сизой туманной дымке. До последней крайности истомились путники, когда старик с костистым лицом и уродливыми надбровьями, сидевший на передней телеги прохрипел:
– Терпите, вон уж Джанама показалась. Немного нам еще мучиться. К вечеру дома будем!
Засуетились, заёрзали путешественники от стариковского крика, стали подниматься, вглядываться в степную даль, и, заметив там убогие постройки, облегченно вздыхали: не за горами родимый дом. И речка Тентек рядом, она как раз околицу Джанамы и обнимает. Полегче сразу стало, надежда появилась на горизонте. Вот-вот станет реальностью и заветная мечта странников: умыть лицо холодной речной водой да напиться вдоволь. Однако на окраине селения ждала мечтателей досада.
– А ну стой! – выбравшись из-под ветхого камышового навеса, закричал белобрысый солдат с облупившимся носом. – Куда прёшь?!
В руках солдат сжимал винтовку, поэтому старик на передней телеге резко дернул на себя вожжи, останавливая усталую, но уже почуявшую близкую воду лошадь. Встали и другие телеги.
– Кто такие? – преградил странникам путь хмурый боец.
– Мирные мы, – залебезил старик, слезая с телеги. – Из Гавриловки идем, на промысле там были, на заработках, а теперь домой возвращаемся в Ушарал.
– Нельзя в Ушарал, – повесил солдат винтовку на плечо.
– Как нельзя? – всполошился старик. – Нам надо.
– Банда там.
– Какая еще банда?
– Сдыхали, поди, о черном атамане Анненкове? Вот он в Ушарале сейчас и окопался.
– Так он давно там, он нас не тронет, – замотал головой старец. – Мы мирные. Зла никому не хотим. Пропусти, милый человек. Кому мы нужны: бабы да я – старик.
При слове «бабы» лицо солдата, хранившего досель окаменевшее безразличие, расслабилось в некое подобие любопытной улыбки.
– Бабы, говоришь, – хмыкнул боец и стал рассматривать сидевших на телегах женщин. По мере осмотра, улыбка на лице военного медленно превращалась в презрительную усмешку. Грузные вспотевшие женщины с землистым цветом лица в грязной одежде явно не пришлись солдату по душе. А когда он заметил на щеке одной из обозниц сизо-красную гнойную язву, так его аж передернуло от брезгливого возмущения.
Солдат хотел плюнуть от великой досады на пыльную дорогу, но тут он заметил на последней телеге молодого щуплого парня с печальным лицом и при очках в стальной оправе.
– Кто такой?! – будто выплеснул всё своё негодование боец, срывая с плеча винтовку.
– Я…, – залепетал парень и стал надрывно кашлять, – к родственникам иду в Ушарал. Кх-х-х. К сестре… Кх-х-х…
– А ну слезай, контра, – передернул солдат затвор, – пошли к командиру. Средь баб хотел затесаться! Не выйдет! Пошли …
Командир красноармейского отряда вместе с комиссаром сидели за столом в низенькой мазанке, изнывали от жары и пили зеленый чай.
– Контру поймал, товарищ командир, – доложил боец, распахивая дверь. – Средь баб прятался, гнида! – После этих слов, солдат так крепко ударил своего пленника прикладом промеж лопаток, что тот на самую малость не свалился на колени. – При очках, гад! Не иначе, к бандитам пробирался. Точно, лазутчик!
– А у тебя, Коровин, любой, кто в очках, так непременно и контра, – разглядывая изрядно смущенного пленника, встал из-за стола комиссар. – Тебя послушать, так…
– Кто такой? – строго спросил командир, не позволив комиссару высказать полностью свою мысль.
– Николай Громов, – торопливо доставая из кармана какую-то бумагу, забормотал испуганный парень. – В Ушарал я иду. Кх-х-х. К сестре двоюродной. Болен я, а она обещала меня к знахарю, который горным мумиё лечит, отвести. Кх-х-х… Она знает…
– Как зовут сестру? – спросил командир, вглядываясь в худое изможденное лицо юнца.
– Вересова Марьяна Ивановна, – часто заморгал Громов. – Её в Ушарале все знают. Учительница она. Кх-х-х. Пропустите меня, товарищ командир, умираю, ведь…
Командир замолчал, поскрёб заросшую щетиной щеку, подошел к открытому окну, шумно высморкался и стал смотреть на кусты, густо заполонившие невысокий речной бережок. Комиссар тоже было шагнул к окну, но резко обернулся и спросил, дрожащего парня.
– А идешь-то ты откуда, милый друг?
– Из Семипалатинска.
– Родные там у тебя есть?
– Матушка там. Кх-х-х . Она акушерка при городском лазарете. Громова Наталья Петровна.
– Вот, видишь, – вздохнул комиссар, – мать у тебя в нашем Семипалатинске, а, значит, ты нам должен помочь.
– Да чем же я смогу помочь? – вскинул на комиссара серые глаза пленник. – Какой из меня помощник? Болен я. Кх-х-х. Жить-то мне совсем ничего осталось…
– Вот ты и должен, Николай, напоследок геройский подвиг совершить. Ради власти нашей народной, так сказать, не пощадить ничего. След оставить в памяти народной…
– А что, что сделать я должен? – в нервном возбуждении завертел головой Николай.– Кх-х-хе…
– Мы сейчас пропустим ваш обоз. Вот. Когда будете въезжать в Ушарал, то ты должен внимательно смотреть и выявить все укрепления на окраине, есть ли там пулеметные гнезда и всё прочее. Понял? Я по глазам вижу, что ты грамотный, смышленый и приметливый, а потому рассмотреть тебе укрепления, что раз плюнуть. Конечно, ежели вас там сразу к стенке не поставят… но, в жизни всякое бывает. Посмотришь там всё, по селу походишь, а ночью нам расскажешь…
