1928 год.
– Вот, Алешенька, погляди, красивый – то какой. Камушки так и блестят. Ордену этому, уж и не знаю, сколько годков будет. Мамани твоей, прадед, из рук самого царя батюшки получил орден то этот. Аккурат в тот самый год, когда супостата с России матушки домой до Парижу погнали. Деды и бабки твои, а потом и маманя хранили его. Вырастишь, и ты хранить будешь. Маманя твоя, Елена Васильевна, царствие ей небесное, даже в голодный год красоту эту уберегла. Память это, понимаешь?
– Понимаю, бабусь, – осторожно дотронувшись до лежащего на морщинистой ладони ордена, ответил Алеша. – А можно я в школу его возьму? Ребятам покажу.
– И думать не моги, милок. Не дай Бог прознает кто, что маманя твоя из дворянского роду то была. Беда будет. Хоть и померла она давно, вы ещё в Саранске жили, а все равно беда. Люди, знаешь, какие злые есть? Донесут куда следует, и поедем мы с тобой, милок, на просторы Сибири матушки. А про маманю твою вот что скажу: хорошая она жена моему Петру Ивановичу была, матушкой меня называла. А уж как больные то её любили и уважали! Меня кто спрашивал, я завсегда говорила, что редко кому так с невесткой везет. Ты, Алешенька, маманину фамилию то не забывай. Уварова она, Елена Васильевна. Говорить никому не надь, но вот помнить надобно. А ты, милок, маманю то помнишь? Он помнил. Руки ласковые, волосы длинные, смех звонкий …. А вот лица не помнил. И карточки не было. Сгорели карточки, ещё в Саранске сгорели.
1941год.
Глядя на летевший в высоком бледно-голубом небе самолет, Алексей Везунов от души позавидовал другу. Хорошо Ваське. Совсем скоро на фронт. А вот он вообще неизвестно когда попадёт туда, да и попадет ли. Начальник училища молчит, но ведь и так понятно, что на фронт его не отправляют из-за Леховцева. Откуда все же тот узнал про орден и про то, что его, Алексея мать, из дворян? Доказательств нет, но Леховцев так просто не отстанет. Война полыхает уже три месяца. Тысячи его сверстников сейчас на фронте, а он стоит, глядит в осеннее небо и завидует другу, Ваське Беглову, который может, уже завтра собьет свой первый мессер! Алексей огляделся по сторонам. О чем-то громко спорили стоящие неподалеку техники. Рыжая собака лежала у ног одного из них, лениво постукивала хвостом. Мимо пробежали девушки из хозяйственной роты, смеясь, оглядывались на него. Он улыбнулся в ответ, затем взглянул на часы и, оправив форму, направился к расположенным в дальней части наземным службам. До встречи с Леховцевым оставалось меньше часа, и нужно было еще успеть зайти к начальнику училища. Он шел, отвечал на чьи-то приветствия, кому-то сам что-то говорил, но мыслями был далек от царившей вокруг суеты. Леховцев! Ходит вокруг да около, сверлит маленькими глазками, вопросы задает да такие, что кажется, будто по краю пропасти идешь и вот-вот оступишься. Хорошо ещё про Хольта не спрашивает. Но ведь Хольт не только с ним, Алексеем, общался. Все ребята с их выпуска летали с немцем. Он часто заходил к ним в общежитие, рассказывал, как летал на Мессершмитах, Юнкерсах, Фокке Вульфах. С ним было интересно поговорить и даже сейчас не верится, что тот воюет на стороне врага, бомбит города с мирными жителями, сбивает тех, с кем еще недавно летал в одном небе.
Передав записку от куратора в наземную службу, Алексей направился к выходу с аэродрома. Нужно было торопиться. До вечера нужно было многое успеть и, махнув рукой, он бегом бросился к ожидавшему его у выхода Василию.
С трудом преодолевая неприязнь к сидящему напротив человеку, подполковник Серов вышел из-за стола и, подойдя к окну, обратился к собеседнику с вопросом.
– Товарищ Леховцев, почему вы так уверенны в том, что Везунову не место в рядах советских лётчиков? Он один из лучших в выпуске. Сейчас, когда идет война и на счету каждый пилот, вы, не объясняя ничего, требуете не пускать его на фронт! Мне не понятна ваша позиция. Чего именно вы опасаетесь? И с чего вы взяли, что мать Везунова из дворян? У меня другие сведения.
Недовольно поморщившись, Серов резко рванул на себя створку с заклеенным крест – накрест стеклом. Он бы и сам, ни секунды не раздумывая, рванул на фронт, да не пускают. Там хоть все понятно. Знаешь кто друг, кто враг. А здесь? Ну какое капитану дело до того, кем была мать Везунова? И пусть дворянка, какая теперь разница, если она лет уж пятнадцать как померла? Серое осеннее небо давило на виски. Хотелось хотя бы на минуту забыть о войне, не слышать воя сирен, не видеть в Московском небе вражеские самолеты, изуродованные взрывами дома, вновь очутиться в мире полном света и женских улыбок. Но довоенная Москва, как и многое другое остались в прошлом. Война все изменила. Весь мир изменился. Военная Москва. Он запомнит ее на всю жизнь. Заклеенные полосками белой бумаги окна, уходящие на фронт ополченцы, угрюмо сжатые губы женщин, повзрослевшие за один день дети…
– Так чего вы опасаетесь, капитан? – вынырнув из своих мыслей, повторил он вопрос.
– Это только размышления, товарищ подполковник, но посудите сами, – чуть лениво, неприятно растягивая гласные, ответил Леховцев. – Вдруг Везунов перейдет на сторону врага? На фронте это сделать не так уж и трудно для летчика. И эта его дружба с фон Хольтом. Везунов из дворян и этот Хольт тоже, ну, из дворян, сразу понятно, неспроста они…
