В армию меня призывали дважды. Первый раз призвали в 1937 году, когда мне исполнился 21 год. Но дивизии тогда были территориальные, так что меня призвали, записали в территориальный полк и отпустили. Я поехал в Ленинград, где тогда работали отец и брат. Работал на стройке, а в 1939 году, после реформы армии, меня опять призвали. 29 октября направили в Горький, в пулеметную роту 271-го мотострелкового полка 17-й мотострелковой дивизии. Туда я прибыл 3 ноября. 7 ноября в Горьком был парад, посвященный годовщине революции, но на него старший призыв пошел. После парада у нас началась усиленная подготовка, день и ночь изучали пулемет «максим» – общий обзор, разборка-сборка. Кроме пулемета, мы изучали винтовку Мосина, потому что весь расчет, кроме первого номера, был вооружен ими, у первого номера был наган.
В январе 1940 года нашу дивизию направили на войну с Финляндией. Прибыли мы туда в конце января, когда война уже вовсю шла. Первое наше наступление финны отбили, войска остановились, встали в оборону. Наша дивизия сменила какую-то сильно потрепанную часть.
5–6 февраля разведрота нашего полка проводила разведку боем, нам было нужно уточнить огневые позиции, расположение противника. Но финны наш маневр разгадали, без всякой стрельбы роту пропустили, и уже внутри финских позиций завязался бой. Несколько человек из роты смогли вырваться, доложили, что произошло. Утро, снег искрится, а на нейтральной полосе стоял наш подбитый танк. Политрук роты говорит: «Нужны добровольцы – подползти к этому танку и выставить красные флажки. Те, кто там выжил, могут эти флажки увидеть и выползти к нам». Я был комсоргом взвода и вызвался. По-пластунски пополз к танку, дополз, немного отдохнул, а потом с носа и кормы выставил флажки. На них два человека выползли. Потом еще часа два просидел, но больше никого не было. Вернулся обратно, доложил.
11 февраля мы пошли в наступление. Прорвали первую линию, и в это время прибыл завтрак. Мы остановились позавтракать, а семь офицеров-разведчиков с комбатом пошли вперед и попали в засаду. Там такие валуны большие были, финны за ними спрятались и всех ножами порезали, без всякой стрельбы. Срезали планшеты с документами и ушли. С разведчиками несколько рядовых было, один выжил. Когда финны ушли, он выскочил и прибежал к нам, кричит: «Комбата убили!» Комиссар батальона, старший политрук Власенко, сразу батальон поднял, на танки и вперед. Прибыли на место, а они там все распластанные лежат.
Пошли дальше. Подошли к Пуннусйоки, а финны с того берега из пулеметов палить стали. Мы остановились, и тут приказ: «Пулеметчикам переправиться через реку, обеспечить пехоте прикрытие». Я одну лыжу снимаю и вперед иду. Мороз 30 градусов, а река не замерзла. Вода мне где-то по грудь была, но ничего – перешел. У меня с собой ранец был, в нем запасные портянки, летнее обмундирование, так я, как только переправился, все с себя быстренько снял, переоделся. Тут ребята бегут, я им: «Ребята, вперед!» Они пошли, установили пулемет, открыли огонь и обеспечили продвижение пехоте.
Вышли к роще, закрепились, и в это время нашему взводу приказали выдвинуться правее батальона, окопаться и ждать, пока финны пойдут в атаку. Наш батальон в полку был крайний, а соседний полк немного отстал, и финны могли нас обойти.
Пошли я, Окунев, Майоров, Хмельницкий и наш командир взвода Суренков. Только двинулись, метров 700 прошли, – как финны огонь открыли. Пули в катки пулемета попадают, искры летят. Слышим, Суренков кричит, ранило его. Оттащили его в тыл и остались без командира. Но я постарше был, к тому же комсорг, так что взял командование на себя. Говорю: «Ребята, давайте окопаемся в кустах». А наши финские позиции бомбили 500-килограммовыми бомбами, от них хорошие воронки оставались. Нашли такую воронку и заняли в ней оборону. Майоров с тыла Окунев с левого фланга, Хмельницкий справа, я посередине. Не курить, ничем не звякать, говорить только шепотом.
Сколько так просидели – не помню, тут слышим – скрип, шум. Приготовились. Они на правый фланг пошли, где москвич Хмельницкий был. Он открыл огонь, и вдруг – тишина! Хмельницкий кричит: «Мичурин, пулемет заело!» Я туда. Схватил за рукоятку, смотрю – перекос патронов. Выбил патрон, только вставил ленту, хлопнул по станку (это секунды), тут разрыв гранаты и полголовы Хмельницкого нет. Финны метрах в 20, так я всю ленту (250 патронов) всадил. Оставил у пулемета подносчика Королева, сам пошел за свой пулемет. Смотрю, Окунев открыл огонь. Часть финнов в тыл прорвалась, так Майоров их так прищучил, что они в центре атаковать стали. Я тоже врезал как следует. И вот они четыре раза лезли. Утром к нам комиссар батальона с пополнением пришел, притащили еще один пулемет. Я комиссару докладываю, говорю: «Товарищ старший политрук, минометчики нам помогли, смотрите, сколько их тут».
Пошли дальше. Вышли к реке Вуокса, это уже большая река. Отрыли траншеи, я с расчетом сел в воронку из-под снаряда. Ночью старшина ползет, спрашивает: «У тебя есть наркомовский запас?» – «Да, недавно только получил». Нам водку выдавали, но мы только по пробочке от фляги выпивали, не напивались. Напьешься – потеряешь бдительность. Он ушел, я сижу, наблюдаю. Смотрю, впереди что-то звякнуло и вспыхнуло, и горит, как костер. Потом слышу, ползет кто-то, тяжело дышит. Два танкиста к нам подползают, это их танк подбили, говорят: «Кто тут есть?» – «Ползите дальше, там медсанбат, вам помогут».
