Давно это было, больше полувека тому, жив был еще мой дед Родион, и дело было в затерянном среди южных степей хуторе Кильчень, стоящем на речушке с тем же необычным названием. Теплым, пропахшим полынным полем вечером, в сумерках, сидели мы с ним на поваленном клене, который лежал тут, казалось, испокон веку и был широк и прозрачен своим старым стволом вместо лавки для всех, кто хотел возле нашего двора присесть, поговорить с хозяином – моим дедом – о жизни вообще или о делах сегодняшних, ткавших невидимую ткань самой жизни в этом степном хуторе.
– Ты же знаешь, как называется то село за полем? – начал он, обращаясь ко мне шестилетнему.
– Голубовка.
– А знаешь, откуда такое название, внук? Не знаешь, – ответил он сам на свой вопрос, – оно казацкое, и вот что я расскажу тебе про казаков.
После этих слов настала тишина, будто он и не дед вовсе, а старый казак и неспешно набивает трубку-чубук самосадом, раскуривает его и сладко затягивался первым дымом. Но он не курил, а только приноравливался рассказать мне свою сказку.
– С Запорожской Сечи пришел в давние времена сюда казак Голуб. Говорят, лихой был казак, такой лихой, что даже в лихой Сечи не нашлось ему места. Кошем, то есть всем казачьим миром, велели уходить от греха ему из Сечи. Что-то, видать, непотребное он сотворил, но не такое, за что секут казаки голову, значит, не было ни предательства, ни богохульства. Может, поспорил с кошевым или пошел против воли куреня. Неведомо. Говорят только, что пришел он сюда, в наши края, и встал хутором со своей женой, сынами и дочками, людьми работными. Стал обживаться да осматриваться, люди к нему стали приходить. Был он, видать, казак крепкий, раз шли к нему люди. Приходили и оставались рядом. Беглые и служивые, кто сам, а кто и со товарищами. В общем, долго ли коротко ли, но стало у Голуба сабель за сто, а то и за двести под рукой. Можно, стало быть, идти «на дело», как говорят сейчас, а тогда говорили как-то по-другому, но я не знаю как.
Дед замолчал. Совсем темно стало, в хате напротив зажгли свет. Сосед Колодько вышел зачем-то из летней кухни, переговариваясь с женой тетей Людой. Зашел назад.
– Нрав и правда был у Голуба нетерпеливый и неуемный. Но пришел он все же не один. А было с ним еще два казака, два его верных друга. Одного звали Кильчень – теперь ты знаешь, откуда пошло название нашего хутора, да и речки. Кильчень по-татарски, чтоб ты знал, значит куцый, короткий. Видать, парень этот был невысок, а может, и совсем с тебя ростом. Вот и дали ему такое прозвище. Ты должен знать, внук, что в Сечи давали свои имена казакам смешные и несуразные, если сейчас их слышать, а тогда жили легко, весело и прозвища давали такие.
Так, значит, Голуб поселился там, – дед махнул рукой за поле, – а Кильчень поселился тут, вроде рядом, а вроде как и на отдалении. Земель тогда было много, сюда руки царские не доставали, а если и доставали, то были не загребущие, как позже. Татарва заходила сюда, так для того и казаки, чтобы не пускать их дальше на земли российские, ну или – всяко бывало, что тут говорить – шли вместе с татарвой грабить купцов да города, если был богатый прибыток. Но главное было не в этом, а в том, что Голуб и Кильчень собрали тут свой курень, то есть отряд, и от них пошло местное казачество, как видится.
К нам подошел из темноты сосед Чупахин, грузный и медленный в движениях, чинно поздоровался с дедом и со мной как с равным, сел рядом, но говорить не стал. Слышал на подходе, что дед Родион говорит пространно, перебивать досужим разговором не стал.
– А еще я тебе скажу загадку, которую ты, внук, разгадаешь, ты у меня мальчик умный, сообразительный, в школе отличник. Загадка такая. Был с ними – как в сказке! – и третий сотоварищ. А вот ты теперь сообрази, какова была его кличка или прозвище, как тут не назови, ну, имя его.
Я помню, что опешил от неожиданного поворота. Откуда мне знать, как казаки прозывали друг друга. Ну, Голуб, ну, Кильчень. Да, такие смешные имена.
Сосед Чупахин молча достал папиросу, громко ее помял, побил, как водится, огнем осветив лицо, зажег. Пошел противный и приятный дым «Беломора». И меня осенило!
– Пересада, дед?
– О, я ж говорил, что ты умом крепок, в меня весь пошел, внук! Пересада, конечно. Как моя фамилия и твоей мамки. С той поры уже лет больше чем полтора века прошло или два, а все наши с тобой родители и бабки с дедами, и их родители, и так, наверное, до десятого колена жили тут, в этих краях. И в одном селе, и в другом. Но с такой фамилией не затеряешься – все мы от одного предка, одного казацкого рода. С такой смешной да редкой фамилией. Ты сейчас хоть и с фамилией папы своего, но знать должен – казацкая кровь в тебе тоже есть – пересадная.
Дед замолк, сосед покуривал папиросу, я молчал.
Много лет спустя познакомился в ростовской командировке с лихим парнем. Звали его Александром, и занимался он стройкой, а помимо стройки был он в местном казачестве. И была у него фамилия Пересада. Как так? А так. Стали допытываться – оттуда, с Кильчени его предки. Стало быть, родня.
