Третий Рим. 500 лет русской имперской идеи

Эта книга, будучи вся введением в историю идеи, предлагаемой к внимательному рассмотрению, не требует подробного предисловия. Ограничусь одним замечанием, которое поможет читателю войти в курс предлежащего пути. То, что я не озаглавил свой труд как «историю понятия», избавляет меня от необходимости рассмотрения всех контекстов, которыми за века своего бытования, своих забвений и актуализаций обогатилось или было разбавлено – как посмотреть – понятие о Третьем Риме. Идея, в отличие от всегда развивающегося понятия, есть нечто цельное, неразложимое: изменяясь, она не умножается сама в себе, но становится другой идеей, которая именно потому логически несовместима с первой, что представляет собой ее видоизменение, а стало быть, отрицание. Моя задача в этой книге заключается в том, чтобы взять идею в ее первозданном виде, как она вышла из-под пера старца Филофея, и проследить именно ее историю в различных обстоятельствах времени бытия нашей страны. Учитывая, что слова Филофея были не отдельным всплеском историософского сочинительства XVI века, но повторялись потом неоднократно и еще больше имели созвучий и параллелей – как бы отчеканивших идею на обликах разных эпох, предмет моего труда отнюдь не пустой, и цель создания этой книги не сводится к пополнению эрудиции либо к развлечению ума: мы будем говорить о том, без чего понимание истории русского самосознания, народного и государственного, глубоко ущербно. Это соображение – уже достаточный ответ тем, кто считает идею Филофея примитивной или устаревшей. Если она и такова, в нее надо хорошо вникнуть, чтобы взаимосвязь всего последующего была ясна. Но я имею основания полагать, что после прочтения книги читатель не будет судить о древнерусском наследии с настроением «надменного потомка». Может быть, при помощи старого нам удастся по-новому взглянуть на многое из того, что прошло с тех пор и что происходит с нами теперь.

В год от сотворения мира 7032-й, а от Рождества Христова 1524-й, согласно астрономическому альманаху, изданному Иоганном Штефлером и Якобом Пфлаумом в швабском городе Ульме в самом конце XV века, в мире ожидался глобальный катаклизм [1]. Как гласил древнерусский перевод предсказания, обращавшийся среди книжных людей и вводивший в немалое смущение их умы, в тот год имело наступить «всея вселенныя странам и царствам, и областем, и обычаем, и градом, и достоинством, и скотом, и белугам мopскым и вкупе всем земнородным несуменное пременение и изменение, и преиначение… таково убо яково ж от многих веков от летописателей и от древних родов едва слышахом». Чтобы придать пророчеству звучание прямо эсхатологическое, оно завершалось отсылкой к евангельским словам о последних временах: «Воздвигните убо главы ваша, о мужи христоименитии» [2]. Согласно с европейской интеллектуальной модой того времени, основание для таких ожиданий дала ученым астрономам родственная область научной пытливости – астрология, а именно ожидаемое на зимнем небе 1524 года стечение небывалого количества «водных» знаков, что прочитывалось толкователями как некий «потоп». Не обязательно речь шла о водном всемирном потопе – это слишком явно противоречило бы библейскому обетованию, согласно которому такого больше не будет (Бытие 8:22). «Потопами» могли называть вообще массовые бедствия: так, поляки запомнили шведское нашествие в XVII веке как «шведский потоп». Но предсказание на 1524 год особенно настораживало тем, что речь шла о бедствиях всемирного масштаба.

Фрагмент с. 389 из альманаха Штефлера и Пфлаума с прогнозом на 1524 год. Баварская государственная библиотека

Распространение альманаха на Москве примерно около 1523 года было связано с деятельностью немецкого католического эмиссара – врача, дипломата и переводчика Николауса Бюлова, известного среди русских как Николай Булев или Николай Немчин. Рукопись предсказания разошлась по городам и растревожила не только столицу; дошел ее «список» (копия) и до государева дьяка при псковском наместнике Михаила (Мисюря) Григорьевича Мунехина, который обратился за советом к иноку Филофею, старцу Елеазарова монастыря под Псковом [3]. В ответ на недоумение сановника и появилось послание Филофея, получившее в рукописной традиции название «О злых днех и часех». Некоторые исследователи считают его единственным подлинным из Филофеева цикла: в таком случае другие составлены уже «по мотивам». Это, впрочем, не общепринятое в науке мнение. Но для нас, чтобы понять логику старца, который в своем ответе дьяку, а вместе с ним и всем смутившимся в ожидании «потопа» русским вельможам, впервые наименовал русское государство Третьим Римом, достаточно будет и одного этого послания. Другие я буду цитировать далее в подходящих местах, так как развитие идеи в них, без сомнения, отражается. Теперь же рассмотрим строение и основные мысли этого исторически первого в своем роде памятника.

Филофей начинает письмо с известной самоуничижительной формулы, которая порой цитировалась в научной и учебной литературе как показатель пренебрежения древнерусского книжника к научному и философскому знанию: «яз селской человек, учился буквам, а еллинскых борзостей не текох, а риторских астроном не читах, ни с мудрыми философы в беседе не бывал». Однако это вовсе не смиреннословие, как может показаться. Филофей, правда, намекает своему адресату, что ему самому надо меньше тревожиться о мирском. На Руси считалось издревле, что «свет мирянам иноки», вот старец и подает мирянину пример: «учюся книгам благодатнаго Закона, аще бы мощно моя грешная душа очистити от грех»