Помнится, Иммануил Кант (1724-1804) сочувствовал правоведам, затрудняющимся ответить на вопрос, что есть право3. Но идея государства имеет едва ли лучшую судьбу, поскольку повсеместно под государством понимают самые разные явления.
Например, государство нередко (особенно сегодня) отождествляется с аппаратом управления, бюрократией. Словно в пику этому, персонифицируя государство, император Фридрих II (1220-1250) любил говорить: «Германия – всюду, где находится Римский император с несколькими князьями»4. И Французский король Людовик XIV (1654-1715) некогда произнес хрестоматийную фразу: «Государство – это я», что, очевидно, имело своей основой совершенно иное идейное понимание этого политического союза, чем простое отождествление его с прослойкой бюрократов.
Довольно часто используют выражение «государство разрушилось» или «государство уничтожено», «государство перестало существовать», словно речь идет о физическом объекте, развалины которого и в самом деле можно наблюдать. Так что разрушилось: аппарат управления?! Что и кто уничтожен и перестал существовать – верховный правитель?!
Несложно убедиться в том, что не только в различные исторические периоды разные народы понимали государство по-своему, но даже один и тот же этнос в относительно короткий период своего существования воспринимал его феномен далеко не однозначно. И современный исследователь справедливо пишет: «Если мы задаем вопрос, каково представление Израиля о государстве, нам также необходимо спросить – какого Израиля и когда?»5. А ведь речь идет всего лишь о периоде ветхозаветной теократии, которая хотя и знала различные идеологические течения, но в принципе пребывала в рамках определенных основополагающих идей.
Куда мы не обратим свой взор, всюду нас ждет невероятный разброс мнений. Для античных греков государство творит из человека гражданина – выше этого понятия для них ничего не было. Оно – самодостаточно, ни в ком не нуждается, ни от кого не зависит. А, вот, по мнению Цицерона (106 – 43 до Р.Х.), римское Res Publica – это общее достояние народа, соединенного согласием в вопросах права и общностью интересов. «Ибо человек не склонен к обособленному существованию и уединенному скитанию, но создан для того, чтобы даже при изобилии всего необходимого не удаляться от подобных себе»6.
Казалось бы, у него, как и у Аристотеля (384-322 до Р.Х.) главная мысль – природная необходимость человека жить в обществе. Но Цицерон неожиданно добавляет: цель государства состоит в охранении имущественных интересов людей; главное – не естественная потребность людей в общежитии, а желание обеспечить за собой плоды своих рук7. Не совсем, мягко говоря, аналог греческой политической мысли.
По убеждению сторонников традиционного Ислама, государство является частью единого идеального монотеистического порядка, а закон – воплощением божественной идеи. Само собой разумеется, государство должно быть исключительно монотеистическим, источником власти в котором является Аллах; все остальное – не государство или государство «неправильное»8.
Историческая школа права видела в государстве торжество народного духа, способ его легитимации, поскольку как язык и обычаи, так само право и политические учреждения являют собой органическое проявление народной жизни9. Напротив, для великого Канта весь смысл государства, сама его идея сводится к тому, чтобы доставить торжество идее права и утвердить правовой порядок. Потому, полагал он, государство есть сугубо юридическое учреждение10.
А по Гегелю (1770-1831), государство есть действительность нравственной идеи, «нравственный дух как очевидная, самой себе ясная, субстанциональная воля, которая мыслит и знает себя и выполняет то, что она знает и поскольку она это знает». Отношение государства к индивиду таково, что «сам индивид обладает объективностью, истиной и нравственностью лишь постольку, поскольку он член государства»11.
Мы уже не говорим о научных теориях последнего столетия, которые предлагают десятки, если не сотни различных толкований идеи государства, нередко напрочь исключающих или противоречащих друг другу. Вплоть до отрицания идеи государства в принципе.
Наверное, можно было бы предположить вполне в духе теории исторического прогресса, что, дескать, идея государства от поколения к поколению, по мере взросления человеческого сознания, последовательно раскрывалась новым, все более насыщенным содержанием; оттого, мол, древние учения выглядят сегодня так наивно. Но в том-то и дело, что никакой явно выраженной преемственности в различных учениях, разнесенных по векам, мы не найдем. Разброс мнений столь велик, многие идеи возникали так спонтанно и даже несообразно для своего времени, что никакого последовательного процесса раскрытия идеи государства обнаружить никак не получится. Нельзя же в самом деле всерьез полагать, будто какие-то свойства государства были недоступны сознанию наших далеких предков и открыты лишь нам, «людям современным». Даже в точных науках теория прогресса неизменно сталкивается с явлениями, необъяснимыми с точки зрения поступательного движения человеческого познания. Что же тогда говорить о гуманитарных дисциплинах?!
