До позапрошлого года жили мы очень хорошо. Всё-всё у нас было. Я часто вспоминаю то счастливое время и, как ни стараюсь, не могу припомнить ни капельки плохого. Батюшка мой занимался извозом и кое-какой торговлишкой. Матушка хлопотала по дому. Я же учился да жил в своё удовольствие: летом играл в лапту и гонял голубей, а зимой катался на ледянке с высокой горы. И никогда не думал о том – чего сегодня буду есть. Всегда в печи ждали меня: щи, каша, пироги и кисель сладкий, а как батюшка с базара приедет – так непременно пряник привезёт. Вкусный… Хорошо мы жили до тех пор, пока на другой день после Венедикта -Скотника не надумал батюшка поехать в город на базар через реку по льду. Всю зиму он так ездил, вот и на этот раз решил путь маленько укоротить, не захотелось ему три версты вдоль берега до моста путешествовать. Три туда, три обратно, а до окраины-то городской – чуть больше трёхсот саженей, ежели по льду реку переехать. И путь санный за зиму накатанный есть, и лёд ещё, вроде, крепкий, только… Только поджидала батюшку на середине реки подлая полынья…
У матушки с горя отнялись ноги. Слегла она. Обездвижила и говорить стала неразборчиво, мычала только. Но год мы прожили вполне сносно на сбережения, какие после батюшки остались, а вот в эту зиму стало невмоготу. Кончились сбережения. Попробовал я летом репу за избой посадить, только не уродилась репа. Всего до Рождества её и хватило. Дальше – совсем худо. Спасибо дяде Антипу – старинному приятелю батюшки, что взял меня в работники. Хозяйство у дяди Антипа большое, дел здесь различных, как говорится, выше крыши. Без дела не поскучаешь. И хотя работаю я не за деньги, а за еду только, но и это нам великое подспорье. Вот сегодня, к примеру, я целый день чистил хлев и возил на пашню навоз, а за это дядя Антип дал десять репин, половину каравая ржаного хлеба и почесть пять фунтов овса. Осёс, правда, из смёток амбарных с птичьим да мышиным помётом, но нам – и это за радость превеликую. Я дома овёс в ушат с водой положу, хороший овёс утонет, а всякая прочая дребедень всплывёт. Солью дребедень эту, а из хорошего овса можно кашу сварить или кисель…
Когда я пришёл домой, в сенях встретила меня Домнушка. Погорелица она из соседней деревни: ничего у неё ни осталось – ни кола, ни двора и ни единого родственника. Несчастная – вот и прибилась к нам. Несчастье к несчастью всегда тянется. Ест она самую малость, а за матушкой хорошо приглядывает и всё хозяйство наше ведёт. Отдал я Домнушке заработанное и пошёл в избу. На столе меня ждала плошка каши, потом Домнушка разделила на три части хлеб, которым одарил сегодня дядя Антип. Хлеб был подгоревший до черноты, жесткий, но показался он мне после тяжёлого дня слаще всякого пряника.
«Ничего, – думал я, понемногу откусывая от черствой краюхи, – нам бы только зиму эту пережить, а уж летом я непременно денег добуду».
Я часто мечтал, как стану летом коробейником и заработаю столько денег, что хватит нам с матушкой на самую безбедную жизнь. И Домнушке тогда за заботу её избу крепкую поставлю. Я даже, как наяву, представил строительство небольшой избушки за нашим огородом, и когда стал размышлять, чем лучше покрыть крышу, кто-то тихо постучал в дверь.
На пороге стоял худющий старик в облезлом овчинном тулупе и грязном да дырявом треухе. Незваный гость был бледен лицом и дрожал, словно запоздалый осиновый лист на осеннем ветру.
– Помогите, – еле слышно прохрипел нежданный гость и упал прямо у порога.
Мы с Домнушкой подняли страдальца и положили на лавку возле печи. Домнушка подала несчастному теплого отвара из малиновых листьев. Старик сделал пару судорожных глотков и закашлялся. Кашлял он долго, а потом притих, и какое-то время лежал неподвижно, словно и не живой вовсе. Мне даже не по себе стало, я наклонился к лицу страдальца послушать: дышит или нет. И тут старик схватил меня дрожащей рукой за рубаху да стал торопливо шептать какую-то несуразицу.
– Деньги… Золото… Себе берёг… Только зря… Помираю вот … Иди в Еловск… Кладбище… Исаака могила… Много денег… Никому не говори… Всё твоё будет… Мне уже ничего не надо…. Аврааму Бог дал знак… А ему не дал… Под камнем… Исаака могила… Знак там… Много денег по тому знаку найдёшь… Если догадаешься… А нет, так не достоин… Не хочу, чтоб всё дураку досталось.
Старик замолчал, полежал немного с открытым ртом, а потом из горла его вырвался глухой хрип.
– Отходит, – прошептала у меня за плечом Домнушка. – Не зря сегодня ворон возле избы всё каркал. Батюшку бы сюда надо… Исповедовать страдальца… Только не успеешь теперь. Всё уж…
Однако старик не умер. Он дёрнулся всем телом и протянул ко мне сжатую в кулак ладонь.
– Вот тебе дар мой, – еле слышно прошептал старец. – Через него всё у тебя будет, если ум есть… Под камнем могильным ещё … Береги его… Бойся гадов… Палкой его… Всё твоё будет, если…
Я не успел подхватить руку умирающего, она разжалась. На пол упал какой-то кругляш. Пока я искал этот кругляш под лавкой, старик умер. Нашёл я большую монету, но было уже не до неё. Мы с Домнушкой стали хлопотать над покойником: стянули с него грязные лохмотья, обмыли, потом одели в оставшуюся от батюшки чистую одёжку. Всё нужным образом сделали, потом я пошёл на двор, чтоб домовину приготовить. Батюшка давно припас годные для такого дела колоды, вот одна из них и пошла по назначению. Почти до рассвета я провозился, вздремнул малость, а утром попросил помощи у соседа Никиты Кривого и мы повезли покойника на кладбище.
