Я очнулась от очарования сна, и ясно поняла – тот, кто стоит сейчас передо мной, перекинув через серебряную мёртвую руку плащ, не сон и не греза. Он настоящий – можно коснуться его лица, провести пальцами по острой линии скул, спускаясь к твердым, четко очерченным губам.
Можно поцеловать.
От этой мысли стало мерзко, к горлу подкатила тошнота удушливой волной страха. Неужели никогда это тело, что принадлежало прежде крестьянке Эвелин, не забудет боль и унижение той проклятой ночи, проведенной в объятиях рогатого демона?..
Дать испить Эвелин крови Кернунна? Может, тогда она сможет навсегда успокоиться?
Мне нужна была полная власть над этим телом, которое – я чувствовала это – уже подстраивается под мои желания и возможности. В отражении зеркала, висящего за спиной Туата, что все так же мраморной статуей стоял и молчал, я видела черноволосую бледную женщину с кроваво-красными губами, тонким носом, узким треугольным подбородком, острыми скулами и высоким лбом. Эвелин была другая – ее черты были мягкими, округлыми, на щеках играли ямочки, а в глазах зеленели густые тенистые леса благословенной Эрин. Сейчас же я видела в своем взгляде морок зимней ночи, холод осенней чащи, грозовую весеннюю тучу… тьму и губительную топь.
Смола и старое серебро – вот взгляд Морриган.
Часть меня еще была в том сне, той грезе, где я кружила над павшими на поле боя, где слышала крики раненых и вой мертвецов, души которых не желали уходить в Бездну… и я поняла, за что невзлюбили меня фоморы, за что их Великой Королеве достались презрение и страх – в той старой битве, где Нуада потерял руку, я заняла сторону их врагов.
Своих врагов.
Но я была справедлива – как война. Как небо и земля, пропитанная черной кровью.
И я знала, что нельзя выпускать тьму из Нижнего мира в Верхний.
Иначе она сожрет сама себя. Исчезнет все – не только человеческий род, но и оба двора – Благой и Неблагой – развеются пеплом от прогоревших костров Самхейна, лягут белым снегом Долгой Зимы, которая скует ледовым панцирем луга и вересковые пустоши волшебного мира.
Ничего не останется в этом месте, непригодном для жизни.
Почему же мои подданные были так слепы? Почему они и сейчас продолжают жаждать вечной тьмы?
…слабы и глупы.
Нужно признать это.
В том сне, который прервал Туата своим приходом, я видела – словно бы со стороны – как женщина в кожаных доспехах и длинном багровом плаще с лисьим подбоем идет к шатру повелителя Благих сидхе.
Плащ ее цвета запекшейся крови, цвета брусники во мху, цвета вереска, что растет на дальних холмах.
Ее волосы заплетены и убраны под меховой головной убор с оленьими рогами – ветвистыми, покрытыми бархатным пушком.
Ее сапоги с окованными серебром носками ломают стебли сухих, покрытых изморозью трав.
Ее глаза полны надежды и… любви?
Я все еще помнила, как ужаснулась, осознав это. Та Морриган, которой я когда-то была, любила Нуаду – именно поэтому она спасла его в той памятной битве, именно поэтому она встала на сторону Равновесия, предав своих подданных. Впрочем, богиня войны всегда была выше темных желаний фоморов. Она понимала, как опасно выпускать Неблагие грезы из Нижнего мира.
Но почему же довелось погибнуть ей – той, кто вошла перед битвой в шатер Нуады? Почему он не спас свою возлюбленную?
Эту тайну мне еще предстояло раскрыть.
И я боялась правды.
…В шатре стоял накрытый стол – запеченное на огне мясо кабана, любимые мной бобы, хмельной вересковый эль в высоком узком кубке из потемневшего от времени золота. И медовая янтарная горечь дарила безмятежный покой и счастье.
Пусть я смотрела на любовников в этом сне со стороны – незамеченная, неузнанная – но я ощущала все, что и моя предшественница. Та, кто прежде носила мое имя. Я ощущала жажду – страшную, необузданную. Мне хотелось касаться Нуады, целовать эти плотно сжатые губы, покорить его и обуздать его свет, чуть приглушив своей тьмой.
Мне хотелось выпить его до дна, как перед этим крепкий эль.
Хотелось доказать ему, что смогу победить его, подчинить себе. И он покорно выполнял все, что требовала жаждущая любви Морриган, которая, казалось, была лишена этого чувства сотни и сотни лет.
Затаив дыхание, словно забыв, что это сон-воспоминание, я пыталась стать тенью, падающей на пушистый ворс ковра, стать воздухом, пропитанным запахом страсти - лилейно-тяжелый, он обволакивал меня густым облаком сбывшихся желаний. А на теле той, кем была я прежде, расцветали аметистовые ирисы поцелуев Нуады, и я удивилась – как могла эта кожа, бывшая столь крепкой в битвах, могущая выдержать удар меча или секиры… стать такой беззащитной в шатре Благого сидхе. Неужели Великая Королева оставила за порогом шатра свою силу и могущество?
Но как она могла так рисковать?
А если это была ловушка?..
Но судя по тому, что я помнила, не Нуада прервал нить моей жизни тогда, после памятной битвы с фоморами при Мортуре, ведь в памяти была еще сцена – я лечу на черных вороньих крыльях над павшими и выжившими, я камнем падаю на лицо однорукого и одноногого чудища – косматого и жуткого… и падает на промерзшую землю со звонким стуком его меч, а отсеченная выше локтя рука Нуады лежит рядом, и алая кровь его течет по ледовому насту, и повелитель Туата, хоть и ранен, перехватывает свой меч, добивая фомора.
